Емануил Попдимитров Ирен

Красимир Георгиев
„ИРЕН”
Емануил Попдимитров (1885-1943 г.)
                               Болгарские поэты
                               Перевод: Анатолий Найман


Емануил Попдимитров
ИРЕН

Наведен, на пейка самотна седях уморен
сред някакъв шумен и стар булевард непознат.
Ехтеше тълпата пред мене в стохилядний град.
Наведен, на пейка самотна седях уморен
               и мислех за тебе, Ирен!

Аз мислех в забрава, тъжовен и блед, примирен,
как пътя ми с тръне съдбата навеки постла,
а сивата Грижа над мене наведе крила.
И мислех в забрава, тъжовен и блед, примирен,
               за моята младост, Ирен.

Припомних си светлото знаме и праздничний ден,
ръцете, косите и твоите бледни черти,
на ранна бе смърт обещана, обречена ти!
Припомних си светлото знаме и празничний ден
               и горко заплаках, Ирен!

А после: и тъмния креп, над вратите развен,
воал и кандило... и бледно и строго лице,
и твойте за път безнадежден скръстени ръце!
Припомних си тъмния креп над вратите развен
               и плаках за тебе, Ирен...

И ето – в разгара ликуващ на слънчевий ден –
аз пак се намерих след стар булевард непознат,
ехтеше тълпата безгрижна в стохилядний град,
а тъжен, в разгара ликуващ на слънчевий ден –
               аз плачех за тебе, Ирен.


Емануил Попдимитров
ИРЕН (перевод с болгарского языка на русский язык: Анатолий Найман)

Я измучен, блуждая средь каменных стен,
на скамейку присел, одинокий, больной,
и шумит городская толпа предо мной.
Я измучен, блуждая средь каменных стен
               и тебя вспоминая, Ирен!

Безнадежен, мучителен вечный мой плен,
только беды судьба для меня припасла,
и простерла Забота два серых крыла.
Безнадежен, мучителен вечный мой плен,
               и я молодость вспомнил, Ирен!

Вспомнил праздник – зловещий канун перемен,
руки, косы и бледные вспомнил черты,
да, была ранней смерти обещана ты!
Вспомнил праздник – зловещий канун перемен, –
               и заплакал я горько, Ирен!

А потом лишь молитва, и холод, и тлен,
черный креп... бледный лик, отрешенный от мук,
и недвижность покорная сложенных рук!
Черный креп, и молитва, и холод, и тлен –
               о, как горько я плакал, Ирен!

Потому-то бежал я от праздничных сцен
и присел на скамью, одинокий, больной,
и шумит городская толпа предо мной,
и, печальный, вдали от сверкающих сцен,
               я тебя вспоминаю, Ирен!